В блокадном Ленинграде существовали даже целые банды, которые подделывали продовольственные карточки и по ним получали продукты. Только за один год члены самой печально известной продовольственной банды «Зиг-Заг» получили около семнадцати тонн различных продуктов питания! Летом 1942 года банда была поймана и обезврежена, а 11 ее членов приговорены к расстрелу.
Рожденные в осаде. В блокадном Ленинграде заботились о беременных
Роды принимали в родильном доме № 2 на Фуртатской улице, 36 (бывшая улица Петра Лаврова), единственном родильном доме, открытом в Ленинграде во время Великой Отечественной войны (все остальные были переоборудованы под госпитали), иногда под вой сирен и артиллерийский обстрел. Одновременно на заставе в условиях осады работали 16 врачей и 35 медсестер.
Молочная сестра
Вот лишь некоторые из этих историй. Ирочка Львова родилась в 1943 году. Ее мать Нина Валериановна была инженером, отец Владимир служил в комендатуре. Девочка была слабенькой и некоторое время находилась на лечении. Затем произошло событие, в котором уживались горе, радость и особое чувство поддержки, характерное для жителей Ленинграда того времени. Умерла дочь одной из пациенток, а молока, несмотря на истощение, было еще много. Она предложила кормить других детей. Одной из счастливиц оказалась Ирочка. Сегодня она считает, что это спасло ей жизнь.
Мама удивилась, когда пришла, а я лежу довольная и сытая, — с улыбкой говорит Ирина. После войны мы нашли эту удивительную женщину и подружились. Дети Анны Никифоровны считали меня своей молочной сестрой».
День рождения Ариадны Кетлинской — 22 июля 1942 года.
«В то время мы жили на улице Петра Лаврова, 43, и мама пешком пошла в роддом, — вспоминает Ариадна Николаевна, — роды прошли хорошо, но потом начался ад. Наша семья была на грани жизни и смерти. У меня по всему телу были гнойники. Дом находился рядом с Таврическим садом, и за водой приходилось ходить на Неву. Тем не менее, это было место любви. В 1943 году здесь родилась моя сестра. Спустя годы я стала акушером. Паек выдавали беременной Солмаз Яковлевой, которая родилась в год снятия блокады. Моя мать, Валентина, русская, и мой отец, Садик, азербайджанец, встретились на фронте. Возникло сильное чувство. Их подразделение уже гнало врага через всю Европу, поэтому пара обвенчалась у католического священника.
«Как выяснилось позже, друзья и родственники давали моей беременной маме блокадные пайки, несмотря на страшный голод. Но потом она сильно похудела и у нее развилась дистрофия. Маме пришлось вернуться в часть, оставив меня с бабушкой в Ленинграде. Есть было нечего. Чудом бабушка нашла какие-то овощи и сухари, протертые через марлю, и дала их мне».
После окончания медицинского института Солмаз, которая уже была врачом, вернулась в родильный дом на Фурштатской. Много лет она проработала там, и сегодня она бережно хранит фотографии мальчиков и девочек, которым помогала принимать роды.
Удивительно, что во время блокады 80% беременных матерей вставали на учет в роддоме. А в роддоме она не только кормила грудью, но и три раза в день кормила слабых женщин. За питание в роддоме отвечал главный врач. Было организовано три стола: общий, вегетарианский и постный. Приготовленные блюда доставлялись из кухни в палаты и распределялись между пациентами в зависимости от их веса.
Таковы записи архива, хранящегося здесь с момента его основания в 1937 году. Строки времен блокады. «7 августа 1942 г. На Фурштатской было развернуто 159 терапевтических и 20 акушерских коек. Сюда направляли больных из поликлиники и привозили тяжелобольных, подобранных на улице. В 1942 году в родильный дом поступило 1152 беременные женщины, из них 991 прошли детоксикацию.
«В детском отделении 75 коек. Больничные палаты светлые и чистые. Паровое отопление было заменено временными плитами, температура поддерживалась на уровне 20-22°С, в родильном отделении было значительно холоднее.
» 1943-й. Родильное отделение дважды чуть не превратилось в груду кирпичей. Сначала в него попала фугасная бомба во время воздушного налета. Две палаты и операционная были разрушены, 7 человек получили ранения. Во второй раз во время воздушного налета выбило осколками 128 окон и повредило внешние стены. Чудо, что обошлось без жертв.
Из памяти не стереть
Сегодня Нина рассказывает свою историю фрагментарно. Кажется, что ее память защищена от плохих воспоминаний.
— Мама родила меня во время блокады, — говорит моя собеседница, — она почти ничего не рассказывала мне о том, как ей удалось выжить и спасти своих детей. Сказала только, что сразу после родов четыре дня была без сознания. У нее не было молока. Наш отец, который в то время был курсантом военного училища в Ленинграде, помогал с едой. Если бы он нас не кормил, мы с мамой не пережили бы блокаду.
Нина Николаевна признается, что отец был самым важным и популярным человеком в ее жизни. Он был настоящим боксером (рост более 190 см, кудрявые волосы, голубые глаза) и очень доброжелательным и позитивным человеком. Историю любви своих родителей женщина теперь хранит как драгоценную реликвию.
Николай Александрович Третьяков родился в 1915 году в Костромской области. С детства он любил читать. За это его мог даже отчитывать отец, считавший его увлечение книгами ненужным занятием. Но жажда знаний оказалась сильнее страха перед ужасными родителями. Любознательный мальчик прочитал все книги в местной библиотеке. Это помогло ему впоследствии стать образованным человеком.
В 1930 году семья его родителей переехала в Кострому. Там Николай учился в индустриальном техникуме. После окончания техникума его направили в Борисоглебск работать на заводе техником. Там он встретил свою будущую жену Зою Александровну.
Вскоре родился сын Володя. Времена были тяжелые. Главу молодой семьи призвали в армию. Началась советско-финская война. Николая Александровича должны были отправить на фронт, но его приняли в Академию военных сообщений в Ленинграде. Он блестяще сдал все экзамены, и ему выделили отдельную комнату в доме на проспекте Бенуа (ныне Тихорецкий проспект). Позже он переехал туда вместе с семьей. Но счастье Третьяковых было недолгим. Началась Великая Отечественная война.
В феврале 1942 года Николай Александрович был отправлен на фронт командиром роты саперного батальона — сначала в Сталинград, затем в Кунгур и, наконец, на Волховский фронт, где воевал почти до самой Великой Победы.
Родителей Нины ТРЕТЬЯКОВОЙ звали Николай и Зоя.
— Отец всегда присылал нам оттуда письма, — рассказывает Нина Николаевна, — мы всегда были рады весточке. Сегодня я часто перечитываю их. Вот некоторые из них.
Наша героиня достает из шкафа аккуратно сложенные военные письма от отца. Аккуратным, разборчивым почерком (сначала чернильной ручкой, потом карандашом) написаны имена ее родных.
Здравствуйте, дорогие Зоя, Вовочка, Ниночка, папа, мама и Лена!
Спешу передать вам привет и наилучшие пожелания! Это мой четвертый день на новой должности. Я пробуду здесь до 12 ноября. Пребывание здесь временное, и работа носит временный характер. …
Мы живем в приютах, обучаем людей, скоро выходим на работу. Занятия начинаются в 8 утра и заканчиваются в 6 вечера. И к урокам надо готовиться — писать конспект, никаких рекомендаций по этому поводу нет. Когда заканчиваешь уроки, уже темно, и приходится ждать рассвета.
Дожить до мая
Николай Третьяков после войны.
— Отец рассказывал, что однажды снаряд разорвался прямо у него в руках, — продолжает Нина Александровна, — взрывная волна отбросила его на десять метров и засыпала землей. Чудом он остался жив. Через некоторое время он вернулся на фронт. Хотя после полученного ранения у него всю жизнь гудело в ушах.
Николай Третьяков был награжден орденом Отечественной войны II. степени, орденом Красного Знамени.
— Хотя в победном мае 1945 года мне было всего пять лет, я помню те сильные чувства, которые испытывали окружающие меня люди, — говорит Нина Николаевна. Я провела там почти полгода и перенесла целый ряд инфекционных заболеваний. Мой ослабленный организм подхватил все болезни одну за другой: скарлатину, пневмонию, туберкулез.
В мае 1945 года в больницу приехал мой отец. Я не видела его всю войну. Он вынес меня домой на руках. Это была такая огромная радость!
Нина Ильинична Лакша
Дистрофии бояться нечего». У Академии художеств, спускаясь к Неве, были свалены трупы. Я спокойно перелез через эту гору трупов. Казалось бы, чем слабее человек, тем больше он боится, но нет, страх исчез. Что бы со мной было, если бы это было в мирное время — я бы умер от страха. А сейчас: нет света на лестнице — я боюсь. Как только люди поели — страх есть».
«22 июня 1941 года мне было 13 лет. В тот день я с подругой гуляла по городу. Возле одного магазина мы увидели группу людей. Там был громкоговоритель. Женщины плакали. Мы поспешили домой. Дома мы узнали: Началась война.
Наша семья состояла из семи человек: отец, мать, три брата, 16-летняя сестра и я, самая младшая. 16 июня сестра уехала на пароходе на Волгу, где ее застала война. Мои братья ушли добровольцами на фронт, отца забрали в бараки, где он работал поселенцем. Мы с мамой остались одни. Мы жили за заставой Нарвы, которая тогда была рабочей окраиной. Вокруг были дачные поселки. Когда немцы напали, нашу улицу наводнили беженцы из пригородов. Они приходили с вещами, несли и вели за руки своих детей.
Самое страшное воспоминание
После войны один журналист спросил мою бабушку: «Какое у вас самое страшное воспоминание о блокаде?». Я думала, что она скажет, что это смерть ее сына. Но вдруг она сказала: «Я брала пайковый хлеб и делила его на маленькие порции, чтобы чаще класть в рот. И вот моя внучка, которой было три или четыре года, подошла к столу, дисциплинированная и строгая, показала один такой кусочек и спросила: «Это моя доля?». И начала есть. Самое ужасное, что я видел в своей жизни, — это ребенок, который получает только свою долю и ест только то, что ему причитается.
Потом моя мама рассказала мне, что видела, как моя бабушка дала мне часть своей доли хлеба. Моя мама сказала: «Я должна была дать тебе тоже немного, но я не могла. А бабушка смогла».
Начало
Я родилась в Ленинграде в 1939 году. Мои мама и папа были студентами исторического факультета университета. Мы жили с мамиными родителями и ее младшим братом Володей, очень дорогим и очень важным человеком в моей жизни. Когда началась война, мужчины ушли на фронт добровольцами, оставив дома только меня, маму и бабушку. Нас сразу убедили. В семье никогда не было никаких запасов. Бабушка начала что-то менять, и у нас появились две карточки, по которым мы получали мизерные пайки хлеба. Помню, как много лет спустя я спросила бабушку: «Почему все говорят о столярном клее, мы же не ели столярный клей?». Она ответила мне: «Я не знаю: «Мы не ели его, потому что у нас его не было».
Я до сих пор с ужасом слышу звук сирены, но, будучи маленькой девочкой, я ни на секунду не боялась бомб. Мама и бабушка были такими же бесстрашными, мы никогда не заходили в бомбоубежище. Однажды приехал мой дядя Володя, и началась воздушная тревога. Когда он увидел, что мы никуда не собираемся уходить, взял меня на руки и сказал: «Идемте все в бомбоубежище! Что ты там делаешь? Ты в таком виде, а у тебя такой ребенок». Мама говорит: «Интересно, ты так боялся бомбежки на фронте!». — «На фронте я вооружен, я с ними воюю, а ты что делаешь? Идите скорее».
Это был единственный раз, когда мы легли — и в тот же день в нашу комнату попала бомба. Это было чудо — Володя пришел и спас нас.
После бомбежки квартиры и изъятия продовольственных талонов моей бабушке стало очень плохо от голода и дистрофии. Бабушку увезли в больницу, она умирала. Дяде Володе сказали, чтобы он пришел попрощаться с ней. И он пришел. Позже он рассказывал, что это было страшное зрелище: Стена, возле которой лежала его бабушка, его мама, была почти полностью покрыта льдом. Бабушка уже ничего не понимала, ничего не видела. И он стал прощаться с ней и плакать, опустился на колени и поцеловал ей руки. И она пришла в себя. И она не умерла. Моя бабушка еще лежала в больнице, когда мама почувствовала, что тоже сдается. Ей нужно было куда-то меня пристроить. Она пошла на улицу Марата к друзьям, которые, как она знала, не были в таком тяжелом положении. Но они сказали, что не могут взять на себя ответственность, не могут оставить ребенка. И мы вернулись домой. Как только мы вошли в гостиную, мать упала в обморок. Это был такой шок для меня, что я помню все с того момента очень отчетливо. Мне было почти три года. Сразу же появились люди, в том числе солдат, положили мать на носилки и унесли ее. Солдат взял меня на руки и понес в детский дом.
Досуг
В советское время часто отмечали, что даже во время блокады люди продолжали ходить в театры, интересовались музыкой….. Но сейчас говорят, что в театры ходил в основном средний класс. Голодающее население просто не могло пойти в театр и посетить спектакль. К тому же им нужны были деньги, чтобы купить необходимую еду. Те, кому удавалось сходить в театр, замечали большое количество солдат и ресторанного персонала — официантов и официанток. Но даже сами актеры, которых гримировали, демонстрировали зрителям признаки недоедания и голода…..
Простые люди, которые изредка посещали театр, в основном находили местную публику подозрительной — некоторые девушки ассоциировались с богатыми членами партии, военными и сотрудниками НКВД, «золотой молодежью» и т.д. Они выглядели очень противоречиво и отталкивающе по сравнению с земными лицами ленинградского населения. Но был в блокадном Ленинграде и культурный отдых. В основном люди старались читать книги, чтобы хоть на время забыться и не быть голодными. Читали все — от молодых до старых.
Жертвы блокады
Многие известные личности, которые сегодня являются гордостью страны, погибли в осажденном городе. Известный художник Иван Билибин, иллюстратор детских сказок, умер от голода в первую блокадную зиму 1941 г. Витражи по его рисункам сегодня украшают крышу магазина «Детский мир» в Москве, который открылся после реконструкции.
Также во время блокады в ленинградской психиатрической лечебнице умер писатель и поэт Данил Хармс, одна из самых загадочных фигур в русской литературе. Блокада Ленинграда была разрушительной для художников, которые начали свою карьеру до революции. Поскольку они не были признаны новым режимом, они не получали никакой поддержки. В 1941 году умер Николай Филонов, самый нетрадиционный художник в истории русской живописи.
Вообще, блокада убила многих так называемых «бывших» людей, чья слава и карьера началась в начале ХХ века, в дореволюционный период. Они сделали карьеру в начале двадцатого века, в дореволюционную эпоху. В 1942 году умер Феликс Кшесинский, балетмейстер и старший брат легендарной Матильды Кшесинской; умерла Александра Панаева, знаменитая оперная певица конца XIX — начала XX века.
Но были и знаменитые личности, пережившие отчуждение. Мало кто знает, что актриса Алиса Фрейндлих пережила блокаду в детстве. Сама актриса обязана этим своей бабушке Шарлотте Фридриховне, у которой хранилась заначка довоенной горчицы — она разливала по бутылкам вареный деревянный клей «по вкусу».
Другой советский актер, Леонид Харитонов, известный по ролям в фильмах о солдате Иване Бровкине, также пережил блокаду в детстве. Вместе со своим братом Витей он даже снимался в хронике блокады.
Из-за отсутствия еды братья были вынуждены есть даже мыло, от которого у Леонида впоследствии появилась язва, мучившая его до конца жизни.
Российский автор-исполнитель Илья Резник также пережил блокаду — ему тогда было всего три года, и он жил с бабушкой и дедушкой. После прорыва блокады семья была перевезена в Свердловск.
Композитор Дмитрий Шостакович, поэт Иосиф Бродский, оперные певицы Елена Образцова и Галина Вишневская, художник Илья Глазунов также в разное время жили в Ленинградской блокаде. Поскольку большинство знаменитостей на момент блокады были еще детьми, родителям удалось вывести их на «улицу жизни» в 1942 году. По разным данным, во время блокады Ленинграда погибло от 600 тысяч до полумиллиона человек. На Нюрнбергском процессе была названа цифра 632 тысячи, но сегодня она считается слишком заниженной. Только 35 из общего числа погибших были вызваны бомбардировками и обстрелами, а
