Сильно волнуясь, я пережила этот трудный переход до понедельника, и мои родные тоже не могли усидеть на месте все выходные, поскольку знали, что в пятницу должны были появиться новости. В тот момент, когда муж почти приехал к больнице (он не выдержал ожидания и отправился за новостями вместе с другими родственниками), доктор позвонил и подтвердил, что они пришли к соглашению о моем выписке, которая состоится во вторник.
Грязь, чифирь и запреты. Как я побывала в психиатрической больнице
В мае я приняла непростое решение не ехать на прощание с покойным другом и вместо этого попросила подругу вызвать мне скорую психиатрическую помощь, так как опасалась, что могу серьезно навредить себе. На протяжении недели я находилась в соматопсихиатрическом отделении института Склифосовского под постоянным наблюдением как психиатра, так и хирурга. После этого меня направили на госпитализацию в первую психиатрическую больницу имени Н. А. Алексеева (ранее с 1922 по 1994 год носила имя П. П. Кащенко).
Театроведка и театральный критик.
Мой подъем происходил в семь тридцать, если в этот день мне везло; в противном случае — в семь. Шестая палата была изолирована для экспертизы, пятая чисто теоретически тоже, четвертая — fifty-fifty; третья и вторая палаты пациенты обязательно выходили, тогда как первая палата напоминала кладовку с бандеролями. Кладовка, потому что содержала шкаф с конфискованными предметами и вообще вещи, которые вам запрещено было иметь; бандеролью называют тело, которое ввозят в отделение после двух звонков (первый звонок — для посещения, второй — для поступления, а третий — для появления близких). Это тело лишено возможности говорить, и его вводят на каталке, напоминающей скорее укладку для трупов, чем для пациентов.
В первый день незнакомый врач, который был экспертом, спросил меня: «Вы у нас на экспертизе?» Я ответила: «Не знаю». Он оценил меня как слишком нормальную, поэтому, видимо, решил выяснить, не совершила ли я какого-либо уголовного или административного преступления. Здесь мне поставили высокую оценку: все эксперты были весьма нормальными, за исключением, пожалуй, Д. Она была уверена, что в своей прошлой жизни я была сусликом. Моя подруга по психиатрической больнице, Маша, задалась вопросом: «Как же так, она ведь умная и талантливая!» На что Д. ответила: «Ну да, но была сусликом».
Вторая палата предназначалась для пациентов в остром состоянии или тех, кто только что поступил. Первую ночь в больнице имени Алексеева я провела под непрекращающиеся крики Фаридаз! Фаридаз! — этот голос принадлежал Фатиме, которая была учительницей истории и звала свою сестру. Сестра приходила, хотя и не ночью и не в палату, а только выводила Фатиму на прогулку в коляске. Прогулка с Фатимой в коляске длится больше получаса, и это было непросто. Иногда Фатима смотрела мимо меня на медсестру или санитарку и говорила: «Сергей, ну помогите же мне!» Но об этом я еще не знала. Фатима горячо ненавидела Сталина и обожала Ленина, но и это было мне неизвестно. Когда Фатима находилась в состоянии острого психоза, она произносила странные вещи, например «Эйч-эл-би» — нерасшифрованная аббревиатура, звучащая как лозунг. Я не понимала, что происходит, лишь смотрела в потолок и знала одно — это были довольно ужасные крики. Позже выяснится, что медбрат В. не считал эти крики столь страшными. Когда нельзя было больше вводить Фатиме успокаивающие препараты, В. тихо надавливал ей на сонную артерию, отключая на минуту-две.
Мои любимые бабушки — это бабушка-анорексичка (когда ей худо, она обвиняет мою подругу Машу в жадности и недостаточном воспитании), Фатима, бабушка-зайчик (она была похожа на кролика, одна рука у нее всегда слегка подрагивала, она постоянно жевала губы и беззащитно смотрела на других бабушек, когда те кричали: «Поставь чай, уйди от нашего стола!» — хотя сама не могла ничего поделать со своей трясущейся рукой) и еще одна бабушка с треугольным лицом и седыми косами, которая радовалась, когда мы танцевали и пели. Она говорила: «Ай да девочки, какие же вы хорошие девочки-красавицы, какие умницы!» и пританцовывала, подпевая. Она обожала Макса Барских. Зайчик и Красавица были из третьей палаты.
Боты, или зомби, — это те, у кого стеклянные глаза. Обычно они появляются на одну программу, например, «Есть сигарета?»
Маша была жестокой. Я же нет. У нас было одно требование к «зомби» на курилке в туалете, где курить нельзя (но все санитарки, злобно смеясь, говорили: «Вы что, думаете, со мной нельзя договориться?» или без злобы: «Ну скажите: мы пойдем, пошалим!») — «Стойте и молчите». Первая утренняя сигарета должна была быть выкурена целиком или хотя бы на двоих с Машей, но самое главное — наедине. Может присутствовать только кто-то другой, но достаточно тихий и не из зомби, чтобы держать дверь. Дверь нужно было держать, чтобы не было запаха снаружи, поскольку она была стеклянной и всегда открыта. Я сделала фотографию: что видит человек, который сидит на унитазе: кафель, открытая дверь, ряд раковин и дверь в душевую.
В девять утра был завтрак. Промежуток между подъемом и завтраком составлял полтора часа. Если вычесть время на чистку зубов и нанесение стрелок водостойким маркером, то процесс значимо укоротится. В психиатрическую больницу имени Алексеева, как говорят, можно пронести даже танк. Мне принесли зеркало, и я засунула его в карман халата, который надевала поверх ночнушки (это была моя униформа). Также я получила блокнот, и просто взяла его. Я была девочкой с секретом, потому что лезвие для самоповреждения находилось в этом же блокноте, аккуратно закрепленное скрепкой. И всё это в больнице, где отбирают ручки, которые могут стать орудием насилия. Зеркала, конечно же, тоже запрещены.
Между подъемом и завтраком шла настоящая борьба: нормальные боролись с зомби за два телевизионных канала: либо Муз-ТВ, либо ТНТ MUSIC. И. попала в Алексеева-Кащенко, потому что не спала пять суток, находилась в комнате, полной зеркал и общалась со всеми ушедшими родственниками. Настолько сильно это её затянуло, что она обоссала всю квартиру. Её обкалывали галоперидолом в первые дни ее пребывания, и первую неделю она фактически забыла. Теперь мы вместе танцуем под трек Звонкого Голоса: «Я верю в чудеса, слышу все голоса, они смеются, а ты пой, пой со мной». Мне говорят: «Ты сошла с ума», а я отвечаю: «Разберусь сама…». В один из дней мы погружаемся в дремучие 1990-е: Маша, старшая меня на пять лет, рассказывает про «Я ворона» Линды и «Оперы #2» Витаса. Мы рассматриваем это как феномен и анализируем культуру как палимпсест, и я слышу известное: «У-те-кай. В подворотне нас ждет маньяк…».
Система
Рассказы Анны — это больше, чем простые воспоминания, ведь система психиатрической помощи, зародившаяся в нашей стране во времена Советского Союза, почти не претерпела изменений. Одной из характерных черт этой системы является преобладание медикаментозного лечения психически нездоровых людей. То есть для многих врачей назначение медикаментов пациентам — это не вынужденная мера, а обычная практика, сталцившаяся в повседневность.
Кроме того, у этих специалистов не возникает даже тени сомнения по поводу того, что описанные в медицинской справочной литературе побочные эффекты от некоторых препаратов порой существенно опаснее, чем расстройства, от которых предполагается их применение.
Более того, в психиатрических больницах назначение препаратов иногда используется как форма наказания.
— Конечно, у меня были проблемы, — продолжает Анна. — Но сейчас я думаю, что можно было бы обойтись без стационара, можно было выбрать иные пути. Ведь все, что произошло, было предшествовано различными тяжелыми моментами в жизни: непростыми отношениями с родителями, смертью любимой собаки.
В данный момент я общаюсь с отличным психологом, который поддерживает меня, когда мне особенно плохо. Но тогда у меня не было ничего подобного. Психиатры как правило могут лишь назначить медикаментозное лечение, и даже это не всегда бывает правильной мерой.
Жизнь после психушки
Даже в контексте кампаний, направленных на реформирование психоневрологических интернатов, время от времени возникает мысль: «Ну, что вы, там далеко не все — психи».
Но если бы в домах-интернатах находились исключительно психически нездоровые люди, разве не следовало бы тогда менять эту систему?
Дело в том, что психически больные — это, в частности, люди с биполярным расстройством, шизофренией и прочими серьезными диагнозами, они пока не вызывают широкого сочувствия в обществе, в отличие от людей с расстройствами аутистического спектра или синдромом Дауна. Психически больных принято опасаться, и любой из них кажется большинству условно нормальных людей потенциально опасным.
Более того, сама по себе душевная болезнь вызывает иррациональный страх. Человек, вышедший из больницы, сталкивается с чувством отчуждения, как правило, его начинают избегать даже близкие люди.
— Пребывание в психиатрической больнице на любом этапе жизни ломает восприятие действительности, — рассказывает Анна. — После первого пребывания в больнице для меня началась совершенно новая жизнь: я стала ощущать стену между собой и остальными людьми, вдруг поняла, что никто не в состоянии меня понять.
Знаете, как шутят про психушки? Меня очень беспокоило то, как это воспринимается. И совершенно непросто было вновь поднять дух — в чем-то я чувствовала, что что-то внутри меня сломалось.
Ранее я всегда была целеустремленной, но после выхода из больницы все мои занятия начали идти вразнос: я снова и снова зависела от колебаний настроения, не могла собраться и взять себя в руки. Все это, безусловно, отразилось на моем характере.
Мое второе пребывание в больнице случилось, когда мне исполнилось восемнадцать лет. Причиной тому стало то, что я планировала поступление в медицинское училище, но не знала программу, и необходимо было быстро подготовиться. Я не спала одну ночь, готовясь ко всем экзаменам, затем вторую, третью и так далее. В итоге около недели я вообще не спала.
Это привело меня к психозу. Я была помещена в больницу имени Кащенко. Там уже стало легче, хотя мне тоже приходилось сталкиваться с трудными моментами. После этого заболевание стало прогрессировать, и вскоре мне снова доводилось бывать в больнице, порой по два раза в год.
Сначала мне поставили диагноз маниакально-депрессивный психоз, что сейчас называется биполярным расстройством. Со временем диагностировали шизофрению.
Я была совершенно потерянной. У меня были только знакомые, но не настоящие друзья. Я вела праздный образ жизни. Единственным светлым моментом стало предложение работать моделью, но для этого сначала нужно было пройти обучение. Причем обучение мне предоставили бесплатно, в то время как другие за него платили деньги.
Но разнообразные стрессы привели к тому, что я решила: «Наплевать! Уйду отсюда…». То есть я несерьезно отнеслась к учебе. В тот момент как раз собирались отправить мои снимки Карлу Лагерфельду, то есть у меня могло бы быть будущее в этой сфере.
Также у меня было увлечение алкоголем, с которым я справилась.
Мне стало трудно адаптироваться к обычной жизни, найти себя. Вокруг меня были в основном такие же люди, как и я.
Люди, которые не имели опыт общения с психиатрическими больницами, редко задерживались в моей жизни. В то время как люди, пережившие подобные вещи, буквально притягивались ко мне.
Мне было проще общаться с такими, как я, мне казалось, что если они прошли через те же трудности, что и я, то они понимают меня лучше. Мой праздный образ жизни заключался в частых поездках к друзьям. В личной жизни мне тоже не везло: внешне я выглядела подобающе, но отношения не складывались. Отстраненность сохранялась до тридцати лет.
В психоневрологическом диспансере
Весной я наконец признала существование проблемы и была настроена решительно выбраться из этого болота. Я пришла к врачу в психоневрологический диспансер (ПНД); позволить себе частного специалиста я не могла. Врач, исключив возможность гормональных нарушений и опухолей мозга после необходимых анализов, планировала направить меня в дневной стационар и назначить мне курс таблеток. Однако во время этой встречи у меня неожиданно случилась истерика. Она насторожилась и спросила, не появились ли у меня суицидальные мысли. Я, не зная, что ответить, поделилась правдой… Врач ахнула и стала писать направление в психиатрическую больницу.
Услышав о своей госпитализации, я впала в ступор, но спорить не стала. Психиатр сама позвонила моему мужу Ване (я не могла этого сделать), объяснив ему в строгом тоне: «У нее может быть серьезное заболевание, ей необходимо медицинское наблюдение». Я только могла представить, как мой муж испугался, хотя вряд ли это было сильнее, чем мои собственные страхи.
Приемное отделение
Дальше события разворачивались так, будто это происходило не со мной. Приехали санитары, мы спустились вниз. Когда я снимала грязные бахилы, один из мужчин резко закрыл открывшийся путь в другой коридор. Это было одновременно и смешно, и дико. С тех пор я почти все время ощущала, как кто-то пристально следит за мной.
Скорая помощь доставила меня в приемное отделение. Грубовато настроенная женщина в этой службе заявила: «Я оформлю тебя как бомжа, ведь ты без документов». Я попыталась возразить, что муж скоро привезет, но она лишь отрезала: «Когда привезет, тогда и посмотрим», добавив, «Может, и мужа-то никакого нет» — вот такой был ее комментарий.
Все вещи, что у меня были при себе, было необходимо сдать. Несмотря на то, что на месте была нехватающая количество площадей для хранения. Мне также необходимо было подписать документ, где было кратко указано: телефон, планшет, карта… Какой именно телефон и какой модель планшета — ничего не было четко указано. Естественно, и вернуть смогу лишь что-то неопределенное. К счастью, Ваня наконец приехал и забрал мои вещи.
Далее меня направили на предварительный осмотр в отдельный кабинет. Там была медсестра, которая мне особенно запомнилась — она была одной из немногих, кто за все время общения говорил со мной по-человечески. После беседы она аккуратно подстригла мне ногти и выдала ночнушку. Однако горловина этого белья была порвана, так что при движении я чуть ли не демонстрировала всем, что у меня есть. Но медсестра вздохнула в ответ: «Другой одежды сейчас просто нет». Так мне пришлось ходить целую неделю назад и вперед, надев рубашку задом наперед, пока не выдали новый комплект.
Когда Ваня привёз вещи, врачи провели ревизию. Врач всплеснула руками: «Моя дорогая! Тебе все это нельзя!». Доктор вскрыла пакет и перетащила в него лишь то, что можно было взять: зубную пасту, щетку, пару носок, несколько трусов, рулон туалетной бумаги и прокладки. Вот и всё. Остальное я отдала Ване.
Что выбрать?
На самом деле, совершенно невозможно сделать какой-то осознанный выбор. Возможно, если заплатить больше, то можно попасть в действительно хорошую клинику. Однако количество таблеток будет регулируеться не вами, и, в целом, ваши права сведен к минимуму, когда попадаете в подобное учреждение.
Действительно, отстоять свои права становится крайне сложно, если вы попали туда не по своей воле. Ожидать помощи можно только от внешних лиц, например, от родителей, что, по сути, и есть самым большим наказанием.
В платных клиниках все проще: там разрешают друзьям навестить и гораздо меньше следят за вами, если вы ведете себя адекватно. Ко мне в какой-то момент приходило так много людей, что персонал был сильно удивлён. За всеми моими посетителями начали более пристально следить и периодически спрашивать, точно ли они со мной знакомы. Возможно, боялись, что я надумаю устроить там вечеринку.
В итоге, я поняла две вещи: врачи всегда действуют по стандартному протоколу, а в бесплатных психиатрических больницах порой позволяют себе проявлять жёсткость. Кроме того, я осознала, что определенно не являюсь безумной и что у меня, даже несмотря на все мои переживания, нет современного диагноза, вроде биполярного расстройства или пограничного расстройства личности, как потом мне объяснял мой отец.
Саша. Расстройство возникло после смерти отца.
Отец Саши был латышом, а мать — белорусом. Саша родился в Риге, и после распада Советского Союза его семья переехала в Беларусь.
— Я мечтал стать преподавателем математики и физкультуры, — говорит Саша с улыбкой. — Эти предметы всегда были мне близки, и существовало распространенное мнение: физрук — тупой, а математик — неуклюжий. Я хотел разрушить эти стереотипы, вот такая детская мечта.
Семья Саши в Беларуси занялась бизнесом, продавая сладкую вату. Однако после смерти отца с Сашей произошло нечто странное: он потерял душевное равновесие, а затем стал видеть галлюцинации, которые привели его в психиатрическую больницу.
В один из дней, катаясь на коньках, обмотавшись сосисками, он напевал: «Расскажи, снегурочка, где была?»
— Когда мы только переехали в Беларусь, мой отец скончался, — не скрывая грусти, говорит Саша. — Вначале я довольно спокойно перенёс его смерть, но позже начались галлюцинации. Я провел два месяца в состоянии комы, мне говорили, что мне делали уколы, а я лишь лежал и читал стихи. Я брал еду только от одного человека, веря, что в него переселился дух моего отца. Но потом мне помогли вернуться к жизни. В 11-м классе уже учился отдельно от своих одноклассников.
После выхода из больницы жизнь Саши изменилась. Он стал странным человеком. Учился в университете, работал с мамой в продаже очков, менял профессии, но постоянно попадал в разные переделки. Некоторые из его выходок были весьма креативными; так, однажды он катался на коньках по асфальту, обмотавшись сосисками, и напевал: «Расскажи, снегурочка, где была?». Если бы Саша назвал свои действия искусством, его можно было бы считать современным перформером. Но он этого не делал и вновь и вновь пополнял ряды психиатрической больницы.
— Я уже около двух лет нахожусь в Клубном доме, — вспоминает Саша. — В депрессивном состоянии я страдал от недостатка работы и питания. Есть — и спать, есть — и спать. У меня не было никаких занятий. Когда я пришёл в Клубный дом, я был в таком состоянии, что практически не разговаривал. Но здесь меня постепенно «раскачали». Начали меня подкармливать, и я заговорил. Я пришел в Клубный дом, взял печенюшку и выпил чай — так, в конце концов, хоть что-то попало в мой желудок. Моя депрессия постепенно утихла, и сегодня я выхожу быть одним из активных участников Клубного дома.
— Прошлым летом я вскопал огород в Клубном доме и сделал три грядки, — говорит Саша. — Но потом я попал в больницу, и урожай остался без контроля (смеется). Когда я не в больнице, то постоянно помогаю на кухне: чистю овощи, готовлю салаты, мою посуду, хожу за продуктами. Сегодня мы готовили запеканку, для которой я ходил за творогом. Я помню, как жил раньше: страшно было выходить на кухню в своей квартире, приходилось есть только «всухомятку». А сейчас, в Клубном доме, если я отдам рубль на еду, то в четверг на занятиях кухонной группы уже смогу поесть. Раньше я чувствовал себя никем, а теперь моя самооценка повысилась.
Как можно помочь
Клубные дома, подобные минскому, существуют по всему миру и помогают людям с ментальными расстройствами восстановить навыки труда, общения и самостоятельного проживания. Однако в Беларуси таких организаций недостаточно. Сегодня Клубный дом ищет финансовую помощь и продолжает вести переговоры с властями о том, чтобы их деятельность включили в систему государственного заказа. Без постоянного финансирования Клубный дом существует фактически на волонтерских началах, а работники не имеют стабильного источника дохода, чтобы регулярного уделять время тем, кто в этом нуждается.
Недавно сотрудникам Клубного дома стало известно, что психоневрологический интернат для престарелых и инвалидов № 2, где размещена организация, не продлевает с ними контракт. Интернат решил использовать помещения Клубного дома для собственных нужд. Клубному дому срочно необходимо найти новое помещение, так как покинуть интернат они должны до 1 марта.
Работа Клубного дома зависит от собственных усилий по привлечению средств, однако это становится всё сложнее. Клубный дом ищет средства для оплаты труда трех сотрудников — директора, социального работника и юриста, а также для покрытия расходов на связь, коммунальные услуги и аренду. Если эту сумму не удастся собрать, Маша, Саша, Андрей и многие другие окажутся без места, где они смогут встречаться и заниматься любимым делом. Это ставит под угрозу их социальную адаптацию.
Данный материал был опубликован «Именами» в 2016 году. На данный момент Клубный дом нашел новое помещение и продолжает свою работу, помогая людям с психическими заболеваниями. Он объединяет 165 человек из Минска. В 2019 году проект получили поддержку от государства по программе социального заказа, что позволило частично финансировать проект из местного бюджета. Однако этих средств недостаточно.
Клубный дом продолжает сбор средств на зарплаты для специалиста по трудоустройству, директора, юриста, двух социальных работников, а также на арендные расходы и оплату связи.
В Клубном доме работают группы, занимающиеся кулинарией, где члены Клубного дома могут готовить сами, а также офисная группа, где обучают навыкам работы на компьютере, игре на музыкальных инструментах или изучению английского языка.
Члены Клубного дома могут пользоваться юридической консультацией или получать психологическую поддержку, если это потребуется.
