Я научилась рассматривать своих родителей как средство для выживания. Я не хотела попасть в детский дом. До их развода они казались мне общим злом, но после того как отец уехал в другой город, я столкнулась с новой реальностью. Мама стала тем человеком, с которым можно было обсудить проблемы, и мне действительно пришлось научиться ее любить, чтобы не чувствовать себя одинокой. Мы говорили обо всем, но признание вины с ее стороны не произошло моментально. Отец же был недоступен — с ним невозможно было ни донести до него свои переживания, ни как-то их ему объяснить, так как он считал себя абсолютно безвинным и святым.
Прежде чем раздать нам ремня, папа предлагал нам этот самый ремень выбрать: 8 личных историй о насилии
О физическом наказании зачастую не принято открыто говорить — оно существует как бы в тени, за стенами домов, вдали от любопытных взглядов. Это создает иллюзию, что проблемы не существует, а детей бьют лишь отъявленные маргиналы, которых с каждым годом становится все меньше и меньше. Однако исследования показывают совершенно иное — среди нас по-прежнему множество людей, которые считают, что шлепок или подзатыльник являются адекватными воспитательными методами. Эта проблема затрагивает практически каждого, так как она передается из поколения в поколение, становясь негласной традицией жестокости под оболочкой заботы и доброжелательности.
Мы, сотрудники нашей редакции, тоже коснулись этой темы и, решив поделиться личными переживаниями, рассказываем о многих случаях насилия, которые оставили след в нашей жизни.
Я часто болел в детстве, а моя мама была глубоко недовольна жизнью в деревне и своей ролью в семье, и осознать это я смог лишь много позже. Это выливалось в гиперопеку и частую агрессию, включая физические наказания. Я редко играл с детьми, но однажды, летом, меня неожиданно пригласили в компанию старших ребят, и я почувствовал огромную радость и гордость от этого. Сначала мы играли во дворе, а затем отправились гулять и заблудились, оказавшись на заброшенной автостанции на краю деревни. Стемнело, и я не вернулся домой — мама отправилась меня искать с ремнем в руках и, найдя меня, в гневе наказала как физически, так и эмоционально, как при других детях, так и дома. Я написал на шкафу фломастером: «Хочу, чтобы мама умерла». Стыд за это у меня пришел только во взрослом возрасте.
Сейчас наши отношения можно считать нормальными (насколько это возможно). Я простил ее. Важным шагом стало то, что она вышла на работу, что решило многие проблемы в нашем взаимодействии.
Андрей Бородкин, редактор
Интересное по теме
Насилие над детьми в фактах и цифрах
Первый случай, когда меня ударил мой отец, произошел, когда мне было около трех лет. У нас был видеомагнитофон, и я смотрела мультфильм «Мишки Гамми». Когда он закончился, я попросила его воспроизвести его еще раз. Возможно, я сделала это не вполне вежливо, так как папа схватил меня, поволок в соседнюю комнату и отшлепал своим солдатским ремнем. Это был крайне испуг. Но настоящим ударом для меня стало то, что в тот момент дома были мама, бабушка и, кажется, дедушка — никто из них не попытался меня защитить.
Второй раз папа ударил меня спустя некоторое время после первого инцидента — это произошло в спортивной школе, где я занималась спортивной гимнастикой. Тренеры, с которыми я работала, регулярно меня наказывали. Когда я жаловалась родителям, они не поддерживали меня, говоря, что иначе невозможно воспитать спортсменку и закалить характер. Даже когда я решила уйти из школы, мои родители уговорили меня вернуться, приобретя мне новый соревновательный купальник. Это была инициатива именно моих родителей, а не тренеров.
Материал является частью специального проекта #ХватитБитьДетей.
Читайте больше на странице проекта.
Также я снова столкнулась с наказанием со стороны папы, но уже не по попе, а по голове. Он отвесил мне подзатыльник на пороге дома у семьи друзей, у которых мы только что побывали. Я уже не помню, за что именно оказалась наказана, но помню сильное чувство обиды, несправедливости и покинутости — никто не вступился за меня.
Затем был довольно долгий период затишья, и я снова стала жертвой насилия в семье, когда мне было 14 лет. В тот момент я работала в детской городской газете, разразилась ужасная зима, и мы узнали о том, что один из наших взрослых редакторов покончил с собой, повесившись в гараже. Все были сильно шокированы, и мы решили собраться у кого-то, чтобы попить чаю и поговорить о произошедшем.
Я ушла из дома, но из-за того, что у меня не было телефона, я не смогла связаться с родными. Когда я вернулась домой, уже относительно поздно, меня встретила полная паника — за мной никто не успел выйти, и меня встретил дед с подзатыльником.
Я не понимала, зачем меня бить, чтобы заставить что-то делать
Мама била меня ремнём, пока мне не исполнилось примерно 15 лет. Наказания случались, если я что-то нарушала или если она хотела, чтобы я перестала что-то делать. Мое эмоциональное состояние зависело от возраста и обстоятельств. Например, когда я была в седьмом классе и задерживалась после школы, потому что посещала кружок, я знала, что вернувшись домой, увижу маму с ремнем в руках. Я разработала стратегию подготовки: если могла, то не снимала куртку или старалась одеть свитер, чтобы снизить болевые ощущения. Меня никогда не били пряжкой или по лицу, а только по спине или ягодицам. Теперь вспоминая, могу сказать, что меня не мучила ни ненависть, ни обида: я просто стояла и считала количество ударов, оценивая, недостаточно ли. Я бы думала: «Ну, сегодня ты недоработала», или, например, «О, наверное, у неё был тяжелый день на работе».
Когда я была младше, это было действительно очень больно и обидно. Я не понимала, зачем меня били, чтобы заставить выполнять те или иные действия, почему нельзя обойтись без физической силы и найти другое решение. Я вполне могла бы поднять свои игрушки через полчаса, но мама хотела, чтобы я сделала это прямо сейчас, немедленно.
Мне не нравилось неравенство в этой ситуации — я не могла поступить так же в ответ.
Наказания с применением ремня не воспринимались мной как проблема, причиняющая моральные страдания. Думаю, сейчас я впервые говорю об этом не только внутри себя, а осознанно и анализируя. Мне страшно, что я так же могу выстраивать отношения с собственными детьми. В нашей семье не принято обсуждать чувства, и иногда использование ремня было попыткой рассказать о том, что мама волнуется, пока меня нет дома, а я возвращаюсь с улицы довольной. Она хотела, чтобы я почувствовала её беспокойство и больше не поступала подобным образом. Обычно после применения ремня шли воспитательные разговоры, я обещала больше не поступать так, и мама уходила в свою комнату — либо плакала, либо просто лежала. Я замечала, что ей самой уходит плохо. Когда я это поняла, то стала меньше обижаться.
Побои приводили к личной деперсонализации: в моём сознании произошло отделение сути от физического тела. Я понимала, что страдает мой физический аспект, но мне самой не было больно. Этот защитный механизм также срабатывал, когда меня домогался отчим и это действительно помогало.
Мне не приходилось устанавливать границы в романтических отношениях, так как я являюсь супертактильным человеком, обожаю обниматься и касаться. Мне комфортно, когда тактильные взаимодействия происходят по обоюдному согласию. К сожалению, для меня домашние сексуализированные формы насилия затмили физическое, и мне трудно оценить, насколько сильно на меня повлияли сами наказания ремнем. В данный момент я не ощущаю их последствий. Мне кажется, они могут сказываться лишь в будущем, когда я создам свою семью и стану родителем.
Ты сама виновата, поэтому я тебя побила
Мама наказывала меня ремнём довольно часто — иногда это происходило дважды в неделю, а иногда реже. Наказания начинались в возрасте 8–9 лет и продолжались до 19, пока я не ушла жить отдельно. Мама не соглашалась с множеством моих поступков. Ей не нравилось, если я обманывала или что-то скрывала. Когда я стала старше, наказывающие события стали чаще происходить из-за повседневных обязанностей — не убралась, не сходила за хлебом. Мама постоянно была в напряжении из-за работы, и она могла срываться на мне. Я пыталась выяснить, почему так происходит, но в ответ обычно слышала: «Ты сама виновата, если сделала это и это, поэтому я тебя наказала». С течением времени я привыкла к этому и начала воспринимать применение ремня как нормальное следствие наших конфликтов.
Однажды, когда у нас возникли финансовые трудности, мама дала мне ограниченную сумму для пополнения счета мобильного телефона. Я случайно подписалась на несколько платных услуг, и у меня началось списание денег со счета. В результате, когда у меня был минус 600 рублей, она несколько раз его закрыла, а потом разозлилась и наказала меня карнизом для ванной. Это было крайне болезненно; я получила синяки и гематомы, и скрыть их летом было тяжело. Думаю, это был самый тяжелый случай в наших отношениях.
Впервые о физических наказаниях я рассказала подруге на первом курсе университета. Тогда я начала проводить много времени отдельно от мамы, и это дало мне облегчение.
Мы начали обсуждать наши отношения, и мама по-прежнему считает, что действовала правильно.
Я перестала злиться на неё, когда осознала, что она сама переживала глубокие эмоциональные потрясения. Для неё это было способом преодолеть стресс, который был слишком тяжелым. Я расстраиваюсь, что это оставило глубокий след во мне. Теперь мы живем отдельно, и наши отношения становятся лучше, но я боюсь, что любые перемены могут их разрушить.
Из-за таких отношений с мамой у меня начали возникать проблемы с самоповреждением. Я боялась, что она снова накажет меня, и чтобы избежать конфликта, подавляла свои эмоции, которые затем выплескивались в виде аутоагрессии. Такой паттерн поведения сохраняется до сих пор и сильно влияет на мою жизнь. Также я стала стремиться заболеть, чтобы привлечь мамину заботу, ведь если я была больна, то у нас не было конфликтов. В 15 лет я сильно заболела, и это было вызвано исключительно моими действиями — я прекрасно понимала, что делаю, и спровоцировала данное состояние сама.
Поскольку мама решала все конфликты насилием, этот паттерн остался со мной и проявляется в романтических отношениях. Если я злюсь, я могу схватить своего партнера за руки, толкнуть его, кидаться подушками или даже не давать ему уйти. Я не проговариваю негативные эмоции, а выражаю их через агрессию, ломаю какие-то вещи или бью стены. Это ужасно. Я не знаю, как с этим справляться. Не уверена, что работа с психологом поможет избавиться от этого паттерна. Он был сформирован на протяжении многих лет. Я постоянно пытаюсь изменить свое поведение, и с каждым разом это оказывается неуспешным.
Нагло курил в школьном туалете
Виталий Листраткин, депутат, директор Интерры:
— Я был любознательным ребенком. Делал фугаски из натриевой селитры, пропитки, все разбирал, экспериментировал с химическими веществами. Хотелось поджигать все, чтобы все поднималось в воздух. Я мечтал построить ракету, и в конце концов я её построил, только она неожиданно летела в стеклянную дверь комнаты и разбивала ее. Родители были вынуждены заменить ее на деревянную.
Во время одного из экспериментов я поджег фугаску дома, и она случайно попала в сумку мамы — естественно, сгорела. Меня наказывали не слишком разнообразно, пара раз я получал ремнем по попе, но никаких серьезных экзекуций не было.
Был случай, когда я один на лыжах отправился в сторону Таватуя. Мне было 11 или 12 лет — где этот Таватуй, я не знал, но все равно жаждал его найти. Когда солнце начало садиться, я понял, что уже ничего не найду и повернул обратно. Вернувшись, пришел домой глубокой ночью, тогда мне тоже досталось от родителей.
В школе, когда мне было уже в десятом классе, я получил двойку по поведению за то, что меня поймали на том, как я нагло курил в школьном туалете. Военрук охарактеризовал моё поведение как порочное, отвел к директору Антонине Кузнецовой, которой не оставалось ничего иного, как приказать мне: «Виноват — получай».
Большого детства не было — работали
Юрий Попов, директор Городского хозяйства:
— Мы жили вдвоем с мамой в деревне в Кировской области, времена были сложные и суровые. У меня не было настоящего детства, пионерские лагеря мне не довелось увидеть. Мы много работали. Наказание происходило чаще за забытые поручения или не выполненные обязанности. Например, мама могла наказать меня, если я забыл встретить вечерком овечек или корову с пастбища, ведь не у всех были часовые! Если забывал, она могла взять чересчур силы и наказать. Мама могла наказывать так, потом сама плакать: «Мой кормилец!»
Я понимал, за что меня наказывали, поэтому воспринимал это как должное; пару раз, возможно, это происходило и по мягкому месту — зато запомнилось хорошо.
Как наказывать правильно
Важно помнить, что какое бы наказание не применялось, оно не должно унижать достоинство личности, даже если это совсем маленький человек. То есть недопустимо в этом случае ставить в угол, бить, отчитывать при посторонних или других членах семьи, оскорблять, используя фразы вроде «Так я и знал, чего стоило от тебя ожидать».
Конечно, найдутся взрослые, которые скажут: «Меня ремнем наказывали родители, и со мной ничего не случилось». Но это, скорее, ошибка выжившего, ведь если человек не пострадал от физического наказания, то это скорее везение, чем доказательство эффективности метода. В таком случае я всегда стараюсь обратиться к чувствам взрослого и дать ему понять, что получить оплеуху неприятно в любом возрасте, а сравнивать себя и ребенка — не совсем верно.
Некоторые дети истерят на людях и валяются по полу. Психологи говорят о том, как исправить поведение избалованного ребенка, но его можно скорректировать, если научить его самодисциплине и уважению к другим.
Прежде всего, необходимо стараться говорить с ребенком и показывать ему на личном примере, как следует себя вести. Даже если ему еще нет трех лет, вы все равно можете общаться с ним с помощью простых коротких предложений.
Например, в детском саду с детьми мы разбираемся, где у нас язычок, смотрим внутрь рта, обсуждаем — таким образом разъясняем. Смотрим в кулачок — если в кулачке нет язычка, значит, и драться нельзя.
Безусловно, хороший пример родителей очень важен, когда обсуждаем, что мы взрослые и сильные, но не дразним и никого не обижаем.
Если слов недостаточно, а одно извинение не помогает, можно наградить ребенка за его поведение, придерживаясь его возраста. Например, ему можно дать 50 приседаний за плохое слово или неделю мыть полы в доме.
После того как ребенок выполнит своё «наказание», его можно похвалить за сделанную работу. Иногда в саду бывает так, что один из детей находится в наказании, а другие поддерживают его, выполняя задания вместе — в таком случае мы хвалим детей за поддержку друг друга.
Важно, чтобы в таком подходе у родителей было терпение, потому что ударить довольно просто и, казалось бы, такое наказание будет действенным на месте. Однако на практике наиболее эффективные методы воспитания — это дисциплина и положительное подкрепление.
Конечно, моментального эффекта ожидать не стоит, но со временем и при вашей поддержке вы заметите положительные изменения. Помните, что основа и главный пример для ребенка — это вы сами.
Роль психолога в жизни после наказаний
Василиса Бутусова:
— Исходя из практического опыта, могу утверждать: понимание того, что стало причиной текущего состояния, само по себе значительно снижает напряжение. Дело в том, что дети, подвергавшиеся наказаниям, зачастую считают себя дефектными и недостаточными, что формирует у них искаженное восприятие себя.
В процессе терапии возможно объективно скорректировать это восприятие, что позволит нормализовать различные сферы жизни. Говоря об отсутствии проработки, я вижу две проблемы: во-первых, травма будет продолжать влиять на текущее восприятие и мешать улучшению качества жизни, во-вторых, вероятно, человек будет морально оправдывать поведение родителей, что чревато повторением травматического опыта и стратегии.
Для работы с искаженным восприятием себя хорошо подходит когнитивно-поведенческая терапия (КПТ), этот вид терапии эффективно справляется с последствиями травмы и с текущими трудностями. ЭЭГ также хорошо зарекомендовала себя в работе с травмами.
Василиса Бутусова:
— Преодолеть травму реально, что приведет к уверенности в вопросе, позволяющей свободно выбирать себя. Что касается прощения, то я не сторонник точки зрения, что прощение обязательно означает исцеление травмы.
Я своим клиентам предоставляю возможность чувствовать по отношению к обидчику что угодно, пока это не вызывает у них дискомфорт. Запрет на обиду только усугубляет терапию, поэтому я стою на позиции признания всех чувств человека, учитывая, что этот опыт был его собственным. В будущем чувство обиды может трансформироваться в что-то иное, например, в жалость, горечь или просто равнодушие, и это не всегда выражает прощение. Жизнь и человеческие отношения гораздо сложнее, чем просто «прости и отпусти».
Важно понимать, что не все родители применяют физическое насилие или серьезные манипуляции. Есть случаи, когда могут дать подзатыльник или сказать, что ребенок обязан всю жизнь расплачиваться за какой-то подарок или вещь. Подобные действия тоже оказывают влияние на психику, как сообщила психолог.
Василиса Бутусова:
— В КПТ мы называем такие действия «ключевыми событиями». Представьте себе: ребенок появляется на свет без представлений о себе и других людях, осознание придет к нему постепенно, а проводником в этом процессе являются родители, которым он полностью доверяет.
Таков чистый лист, без негативных убеждений о себе, начинает слышать от родителя: «Ты неряха и лентяй». Не имея абстрактного мышления и четкого «я», ребенок воспринимает это как описание своей личности. В взрослой жизни такое убеждение будет его разочаровывать, ведь с подобным чувством трудно спокойно отдыхать, без чувства вины. Таким образом, подзатыльники и игнорирование могут стать частью личности ребёнка в той или иной степени, искажая его объективное восприятие себя.
Советы будущим родителям
Существует множество способов поощрить ребенка за хорошее поведение. Главное — это поддерживать здоровые, позитивные отношения с детьми. Управление поведением ребенка будет наиболее эффективным, если заранее ясно сообщать ему, что от него ожидается.
Четкая установка границ дает детям чувство безопасности, стабильности и защищенности. Убедитесь, что вы также хвалите ребенка за положительное поведение, так как подобные хвалы известны как положительное подкрепление, что способствует повторению такого поведения в будущем.
Василиса Бутусова:
— Рекомендую личную терапию, если детей еще нет, и семейные консультации, если дети уже есть. Многие воспринимают помощь психолога или психотерапевта как что-то экстраординарное, что-то предназначенное лишь для людей с серьезными проблемами. Всегда подчеркиваю, что не стоит мерить серьезностью проблем: любой ваш дискомфорт реальный, и с ним стоит работать. Иногда срабатывает правило от противного: «Меня били, я так не буду!» — но в большинстве случаев поведенческие модели и автоматические реакции оказываются сильнее нас, поэтому необходимы правильные инструменты для их корректировки.
И в заключение, важно признать тот факт, что ребенок — это полноценная личность, которая заслуживает уважения.
Предлагаю интересный метод, который поможет закрепить это представление в своем сознании: если возникнет желание применить силу к ребенку, подумайте: а стали бы вы так делать с другом, супругом или начальником? Что вас останавливает? Возможное усугубление конфликта и прекращение общения, которое также может произойти и с вашим ребенком. Как только он способен выбирать между близостью и дистанцией, он становится в позиции нести ответственность за ваши с ним отношения. Поэтому не стоит думать, что чувство долга обязательно перевесит — личность сможет выбрать иначе.
